НЕМЕЦКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ
Во время войны самые бесчеловечные зверства обычно происходят не в ходе сражения, а после него. Солдат мог мстить за своих павших товарищей, яростно сражаясь, но больше возможностей для этого у него появляется после разгрома врага, когда тот разоружен и находится в его власти. Именно тогда, когда солдат оказывается ответственным за военнопленных, он обладает над ними наивысшей властью при наибольшем бессилии врага.
Чтобы избежать злоупотребления властью, международное сообщество в 1929 г. подписало 3-ю Женевскую конвенцию. Эта конвенция не только запрещала применять насилие или унижать военнопленных, но и оговаривала условия их размещения, питания и медицинской помощи. Однако во время Второй мировой войны эти правила не соблюдались всеми сторонами с такой регулярностью, что они превратились в пустой звук. Немецкая армия казнила, унижала и морила голодом своих военнопленных, особенно на Восточном фронте, и, когда фортуна переменилась, желание обращаться с пленными немцами подобным образом было неудивительно.
В своей многотомной истории войны Уинстон Черчилль поведал рассказ, демонстрирующий отношение к военнопленным, преобладавшее в то время, – склонность к мщению даже на самом высоком уровне. Этот эпизод имел место на первой конференции «Большой тройки» в Тегеране в конце 1943 г. Черчилль обедал со Сталиным и Рузвельтом на второй день конференции, когда Сталин предложил тост за уничтожение «по крайней мере 50 тысяч, а возможно, и 100 тысяч офицеров немецкого командования». Черчилль, который знал о массовых расстрелах польских офицеров в Катыни в начале войны, испытал возмущение при этих словах и прямо сказал, что английский народ не допустит массовых казней. Когда Сталин стал настаивать на том, что «50 тысяч должны быть расстреляны», Черчилль больше не мог этого терпеть. «Пусть уж тогда меня выведут в сад прямо сейчас и расстреляют, – сказал он, – чем пятнать мою честь и честь моей страны таким позором».
Пытаясь спешно разрядить обстановку, Рузвельт мимоходом заметил, что они пойдут на компромисс: расстреляют меньше, скажем, 49 тысяч человек. Он хотел все обратить в шутку, но, учитывая его осведомленность о прошлом Сталина, шутка отдавала дурновкусием. Черчилль не мог ничего сказать, прежде чем сын Рузвельта Элиотт, который также присутствовал на обеде, вставил свою реплику. «Послушайте, – сказал он Сталину, – когда наши армии начнут наступать с Запада, а ваши – с Востока, мы уладим этот вопрос, не так ли? Русские, американские и английские солдаты решат вопрос относительно этих пятидесяти тысяч на поле боя, и я надеюсь, мы позаботимся не только об этих пятидесяти тысячах военных преступников, но и о многих сотнях тысяч других нацистов».
При этих словах Сталин поднялся, обнял Элиотта и чокнулся с ним. Черчилль пришел в смятение. «Как бы сильно я ни любил тебя, Элиотт, – сказал он, – я не могу простить тебя за такое низкое заявление. Как ты смеешь говорить подобные вещи!» Он вскочил и стремительно вышел из комнаты, предоставив Сталину и его министру иностранных дел Вячеславу Молотову поспешно выйти за ним с уверениями в том, что он слишком серьезно все воспринимает – они всего лишь «шутили».
Этот рассказ был повторен многими историками и истолкован как доказательство безжалостности Сталина, демонстрация наивности Рузвельта и иллюстрация растущей беспомощности Черчилля в тени этих двоих. Безусловно, именно комментарии президента Рузвельта наиболее обличительны, ибо они самые неожиданные. На него, по-видимому, действительно произвела впечатление идея казнить 50 тысяч немецких пленных, так как это, фактически, первое, что он сказал, когда все трое снова встретились на второй конференции в Ялте более года спустя.
Если принимать на веру комментарии Рузвельта как движущую силу хорошо известного антигерманского предубеждения президента, он начинает выглядеть во всех отношениях таким же жестоким, как и Сталин. Такой подход был взят на вооружение склонным к полемике канадским автором Джеймсом Бейком в книге об отношении к немецким военнопленным со стороны американцев после Второй мировой войны. По утверждению Бейка, высказывания Рузвельта свидетельствуют о широко распространенной ненависти к немцам во всем руководстве США и их армии. Он указывал на ужасающие условия в американских лагерях для военнопленных и утверждал, что это была часть тщательно спланированной политики мщения немецким солдатам.
Прежде чем взвешивать обоснованность таких утверждений, стоит детально рассмотреть суровые испытания, которые немецкие военнопленные были вынуждены терпеть в обеих половинах Европы. К счастью, существуют чрезвычайно информативные и надежные источники по этой теме, как на немецком, так и английском языках. Не важно, кто были их тюремщики, условия в лагерях для немецких военнопленных создавались, несомненно, суровые.
ВОЕННОПЛЕННЫЕ, ЗАХВАЧЕННЫЕ АМЕРИКАНЦАМИ
В ходе войны союзниками были взяты в плен более 11 миллионов немецких солдат. Учитывая огромный масштаб сражений на русском фронте, можно было ожидать, что большая часть пленных будет взята русскими, но в действительности Красная армия пленила лишь менее трети всего числа – около 3 115 000 человек. Больше пленных было взято американцами (3,8 млн) и англичанами (3,7 млн). Даже французам удалось взять в плен почти четверть миллиона человек, несмотря на то что на это у них было меньше года, а их армия была относительно невелика.
Это неравенство чисел свидетельствует скорее не о доблести русских, а больше о страхе немцев перед ними. В последние дни войны немецкие солдаты предпринимали все возможное, чтобы не попасть в плен Красной армии. Многие подразделения продолжали сражаться еще долго после того, когда разумнее было сдаться, просто из страха перед тем, что с ними может случиться, попади они в руки Советов. Другие прилагали максимум усилий, чтобы освободиться от службы на Восточном фронте и иметь возможность сдаться англичанам или американцам. В преддверии капитуляции это стало первоочередной задачей на всех уровнях немецкой армии. Когда начальник немецкого штаба генерал Альфред Август Йодль приехал в штаб Эйзенхауэра подписать договор о капитуляции, он нарочно тянул два дня, чтобы дать немецким войскам как можно больше времени на то, чтобы с боями пробиться на запад. В Югославии немцы и хорваты, пренебрегая приказом сдаться 8 мая, сражались целую неделю, пробиваясь к австрийской границе. Таким образом, в то время как в самом конце войны число солдат, сдавшихся западным союзникам (американцы взяли в плен около 1,8 млн человек только в апреле и мае 1945 г.), взлетело, на Восточном фронте такого же увеличения не наблюдалось.
Число немецких солдат, сдающихся в плен западным союзникам, по-видимому, явилось неожиданностью для англичан и американцев. В качестве временной меры этих военнопленных сосредоточили в шестнадцати огромных огороженных зонах на территории Западной Германии, известных под общим названием Rheinwiesenlager («Лагеря в долине Рейна»). Большая часть лагерей позволяла вместить до 100 тысяч человек, но к моменту капитуляции многие из них приняли значительно больше. Например, более 118 тысяч человек были втиснуты в лагерь в Зинциге, а количество военнопленных в Ремагене быстро превысило 134 тысячи человек. Некоторые менее вместительные лагеря оказались перенаселены еще больше. Например, лагерь в Беле, рассчитанный на 10 тысяч, вмещал в три раза больше. Вскоре стало очевидно, что союзники пытаются справиться с проблемой, между командирами союзных войск шла бурная переписка, в которой они срочно запрашивали дополнительные ресурсы.
Фотографии того времени и сообщения очевидцев, собранные учеными и правительственными ведомствами Германии после войны, дают представление о тех условиях, в которых приходилось жить военнопленным. Лагеря не являлись «лагерями» в обычном понимании, они состояли из нескольких палаток или бараков (если они вообще были), обычные участки сельской местности, обнесенные колючей проволокой. У заключенных не было никакого крова, и они ежедневно находились во власти всех стихий. «Я обычно лежу на земле», – написал один пленник, который вел дневник на туалетной бумаге, находясь в огромном лагере в Рейнберге.
«В жару я заползаю в углубление в земле. Я ношу шинель и ботинки, а пилотку натягиваю на уши. Мой вещмешок, в котором у меня лежат серебряная ложка и вилка, служит мне подушкой. Во время грозы одна стенка моей ямы упала на меня. Мои пальто и носки насквозь промокли… Сколько нам еще придется обходиться без крова, одеял или палаток? У каждого немецкого солдата когда-то было прибежище от непогоды. Даже у собаки есть будка, в которую она может заползти, когда идет дождь. Наше единственное желание после шести недель пребывания здесь – получить наконец крышу над головой. Даже у дикаря жилье лучше».
Отсутствие крова усложнялось нехваткой одеял или подходящей одежды. Заключенные имели при себе только то, что на них было надето в момент сдачи в плен, в большинстве случаев отличавшееся от стандартной армейской экипировки, «часто более чем примитивное. Ни шинелей, ни головных уборов, ни кителей; во многих случаях только гражданская одежда и уличная обувь». В Хайдесхайме содержались четырнадцатилетние подростки, у которых из одежды в наличии имелась только пижама. Их арестовали ночью как потенциальных Werewolves («Оборотни» – название членов террористических нацистских групп, действовавших после разгрома фашистской Германии. – Пер. ) и привезли в лагерь, соответственно, в том, в чем они спали.
Помимо нехватки одежды и крова, не менее остро ощущалось и отсутствие гигиены. Заключенным негде было умыться, на огороженной для них территории недоставало ям в земле, которые можно использовать под туалеты. По словам заключенных, лагерь Рейнберг был «не что иное, как гигантская канализационная труба, где каждый человек гадил прямо там, где стоял». Отдельные части лагеря в Бад-Кройцнахе представляли собой «буквально море мочи», в котором солдаты были вынуждены спать. Туалетная бумага превратилась в такой дефицит, что заключенные часто вместо нее использовали немецкие банкноты – это мало кого из них пугало, так как уже ходили слухи о том, что немецкая валюта будет в любом случае изъята из обращения.
Одним из вопросов, вызывавших наибольшую озабоченность, была нехватка пищи. Ввиду огромного скопления заключенных ежедневным пайком была буханка хлеба на двадцать пять человек. Позднее буханка – на десять человек, но этого было по-прежнему недостаточно для поддержания жизни. В Бад-Кройцнахе хлеба не было шесть недель, так что, когда он наконец появился, это вызвало ажиотаж. До этого момента ежедневный рацион состоял из «трех ложек овощей, одной ложки рыбы, одной-двух черносливин, ложки джема и четырех-шести печений». В Бад-Херсфельде заключенные существовали на 800 калориях в день до тех пор, пока их пятая часть не превратилась в «скелеты». Чтобы пополнить свое скудное питание, узники были вынуждены искать любые съедобные травы на территории лагеря, обыденным явлением стал суп из крапивы и одуванчиков, который варили люди на крошечных лагерных кострах. Многие жестяными банками копали землю в поисках репы, которую ели сырой, что приводило к вспышкам дизентерии.
Нехватка воды была даже еще более серьезной проблемой. «В течение трех с половиной дней у нас вообще не было воды», – утверждал Джордж Вайс, слесарь по ремонту танков.
«Мы пили свою собственную мочу, ужасную на вкус. Но что нам было делать? Некоторые ложились на землю и лизали ее, чтобы добыть немного влаги. Я был так слаб, что мог стоять только на коленях, когда наконец нам дали немного воды для питья. Думаю, я умер бы без той воды. А Рейн был всего лишь за колючей проволокой».
В Бад-Кройцнахе был всего один водопроводный кран на более чем 56 тысяч человек, и воду приходилось доставлять на грузовике к периметру лагеря. В Бюдерихе пять водопроводных кранов, которые обслуживали свыше 75 тысяч заключенных, включали лишь на один час каждый вечер. Когда американского коменданта лагеря спросили, почему заключенные страдают от таких бесчеловечных условий, он якобы сказал: «Чтобы они потеряли вкус к служению в армии раз и навсегда».
Неудивительно, что в таких лагерях был высокий уровень смертности, особенно среди людей, имевших ранения и измученных в сражениях. Но вопрос о том, насколько он был высок, является темой для дебатов и по сей день. В своей спорной книге «Другие потери» Джеймс Бак утверждал, что в американском плену умерли 800 тысяч человек. Эта цифра поставила бы американскую месть вровень с самыми ужасными зверствами нацистов во время войны. Эта нелепо высокая цифра полностью опровергнута исследователями в нескольких странах, равно как и многие другие утверждения автора. Официальная цифра более чем в 160 раз меньше, чем цифра Бака: согласно выводам правительственной комиссии Германии под председательством Эриха Машке, в Rheinwiesenlager предположительно умерли 4537 человек – хотя комиссия все же признала, что число погибших, возможно, немного больше. Другие исследователи учитывают вероятность того, что истинное число смертей могло быть существенно выше, особенно если принимать в расчет неразбериху того времени, которая не способствовала точной статистике. Но в целом все сходятся на цифре, не превышающей самое большее 50–60 тысяч человек.
Это не означает, что потери в таком масштабе, как предполагает Бак, не имели места, Бак лишь приписывает их не туда. Настоящий ужас творился не на Западе, а на Востоке.
ВОЕННОПЛЕННЫЕ, ЗАХВАЧЕННЫЕ РУССКИМИ
Если условия для военнопленных в лагерях западных союзников были плохи, то на Востоке просто ужасающи, едва ли стоит проводить сравнение. Все, что пришлось пережить военнопленным в Rheinwiesenlager, происходило и в советских лагерях, но в большем масштабе и в течение более длительного времени. В добавление к этому немецких военнопленных обычно заставляли идти пешком до мест заключения. Эти «марши смерти» часто длились неделю и даже больше, во время чего пленным постоянно отказывали в пище и воде.
Из 3 миллионов военнопленных, захваченных русскими во время войны, более трети умерли в плену. В Югославии ситуация сложилась еще хуже: около 80 тысяч военнопленных были казнены, уморены голодом, лишены медицинской помощи или умерли во время «маршей смерти» – это приблизительно двое из пяти военнопленных. Такие цифры были бы немыслимы на Западе. Пленные, взятые на Востоке, имели гораздо больше шансов умереть, чем на Западе.
Существует множество причин столь высокой смертности среди военнопленных на Востоке. Во-первых, гораздо более скудные ресурсы. Русские и их союзники сильно полагались на западные державы в вопросах снабжения продовольствием и иной продукцией на протяжении всей войны, и следовало ожидать, что они будут использовать эти дефицитные поставки в интересах своего собственного народа, особенно армии, прежде чем вспомнят о необходимости кормить военнопленных тем, что осталось. Транспорт и инфраструктура на Востоке были гораздо сильнее разрушены, чем на Западе, а расстояния, которые преодолевали военнопленные, гораздо больше. Десятки тысяч военнопленных из стран оси умерли во время пеших переходов по просторам Советского Союза и Восточной Европы. Если вспомнить о суровых русских зимах, становится понятно, почему в советских лагерях смертность выше, чем в лагерях западных. Причиной тому – погодные условия. Однако главная причина, по которой так много немецких военнопленных умерло в советском плену, крутится вокруг главного вопроса: никому из тех, кто должен был заботиться о пленных, не было дела до того, будут они жить или умрут.
Абсолютная ненависть к Германии и немцам была свойственна советскому обществу во время войны. Вплоть до весны 1945 г. советские солдаты были объектами самой ярой пропаганды ненависти, которая очерняла немцев и Германию всеми возможными способами. (И неудивительно, принимая во внимание то, что творили немецкие оккупанты на территории СССР. – Ред. ) Газета «Красная звезда» печатала стихи Алексея Суркова с названиями вроде «Ненавижу!», последняя строчка которого звучала как: «Я бы этими вот руками задушил их, проклятых, всех». В день, когда пал Ворошиловград (в настоящее время Луганск. – Пер. ), газета «Правда» опубликовала стихотворение Константина Симонова «Убей его!», которое убеждало советских солдат:
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Другие писатели – Михаил Шолохов и Василий Гроссман – тоже писали жесткие рассказы и репортажи, которые имели своей целью усилить в советских людях ненависть ко всему немецкому. Но именно Илья Эренбург занимал особое место в сердцах советских солдат. Пламенные тексты Эренбурга печатали в «Красной звезде» и повторяли так часто, что большинство солдат знали их наизусть.
«Немцы не люди. С этого момента слово «немец» для нас самое худшее из мыслимых проклятий. С этого момента слово «немец» бьет нас до крови. Мы не будем волноваться. Мы будем убивать. Если ты не убил хотя бы одного немца в день, ты потратил его впустую… Если ты не можешь убить немца пулей, убей его штыком. Если на твоей части фронта затишье или если ты в ожидании боя, тем временем убей немца… Если ты убьешь одного немца, убей другого – нет зрелища более радостного, чем груда немецких трупов».
Дегуманизация немцев стала постоянной темой произведений Эренбурга. Еще летом 1942 г. он утверждал:
«Можно стерпеть все: эпидемию, голод и смерть. Но нельзя стерпеть немцев… Мы не можем жить, пока эти серо-зеленые слизняки живут на свете. Сегодня нет книг, сегодня нет звезд на небе, сегодня есть только одна мысль: убивать немцев. Убить их всех и закопать в землю».
В других случаях «серо-зеленых слизняков» он называет скорпионами, зачумленными крысами, бешеными собаками и даже микробами. Подобно тому как нацистская пропаганда делала славян людьми второго сорта, советская пропаганда низводила всех немцев до уровня микробов.
Кровожадная тональность таких текстов не сильно отличалась от некоторых произведений, распространявшихся в других странах, вроде призыва Филиппа Вьяннея убивать немцев, коллаборационистов и полицейских в оккупированной Франции. Но, в отличие от большинства французов, русские обладали способностью претворять свои слова в действие с огромным размахом. Часто подчеркивалось, что такая пропаганда явилась главной причиной «вакханалии истребления», которая началась, как только Красная армия ступила на землю Германии. И она сыграла немалую роль в обращении с немецкими солдатами, взятыми в плен в бою. Поскольку немцы не проявляли гуманности к русским военнопленным, многие русские считали, что имеют право отплатить им той же монетой. Не счесть немцев, которые были застрелены во время или после сдачи в плен, несмотря на приказы, запрещающие это делать, еще больше их было убито пьяными красноармейцами, которые считали месть частью празднования победы. Время от времени случалось, что советские солдаты для развлечения стреляли наугад по колонне немецких военнопленных – точно так же, как это делали немцы с советскими военнопленными в 1941 г. В Югославии немецких военнопленных тоже расстреливали за малейшие проступки, ради одежды и экипировки, из мести или просто развлечения.
Следует помнить, что не только немецкие солдаты платили эту цену, хотя немцев военнопленных было больше всего. Красная армия также пленила 70 тысяч итальянцев, многие из которых так и не вернулись. Более 309 тысяч румынских солдат пропали без вести на Восточном фронте, хотя до сих пор неизвестно, сколько из них оставались в живых, прежде чем попали в плен. Не все пленные были военнослужащими – официальная статистика зачастую не разделяла гражданских лиц и солдат. После войны по крайней мере 600 тысяч венгров – гражданских лиц и солдат – были взяты в плен Красной армией и отправлены в трудовые лагеря в Советский Союз по той лишь причине, что они иной национальности.
Пленные терпели невыносимые унижения, подобные тем, какие доставались подневольным рабочим в нацистской Германии. Первое, что с ними делали, – обирали. Часы, обручальные кольца и другие личные вещи высоко ценились советскими солдатами, но следующие одна за другой группы мародеров забирали их военное снаряжение и даже обмундирование. «И горе тому, на ком были сапоги, – писал Золтан Тоф, венгерский врач, взятый в плен после падения Будапешта в феврале 1945 г. – Если русские замечали пленного в пригодных к носке сапогах, они выводили его из строя, стреляли ему в голову и стягивали с него сапоги».
Утрата того немногого, что им принадлежало, предупреждала о начале периода лишений, который убьет треть из них. К тому же лишения часто были преднамеренными. Если пленные в американских лагерях не получали должного питания, это обычно происходило вследствие сбоя в снабжении. Пленных же в советских лагерях, наоборот, зачастую специально лишали пищи и воды сначала те войска, которые захватили их, затем охранники, которые их перевозили, и, наконец, служащие лагерей. Превосходный пример этого приводит Ганс Шуетц, солдат, взятый в плен в Восточной Германии советскими войсками в самом конце войны. Во время долгого пешего марша на восток, в плен, многие местные жители выходили с коробками бутербродов или кувшинами молока. «Но конвой дал жесткие указания ничего не трогать. Они стреляли в крынки, жестянки и стопки бутербродов. Молоко и вода проливались на землю, бутерброды разлетались на кусочки в воздухе и падали в грязь. Мы не осмеливались дотрагиваться до чего-либо».
Если пленным в американских лагерях приходилось вставать в очередь за водой, то пленным, захваченным русскими, время от времени приходилось красть ее, а зимой довольствоваться снегом. В то время как американцы не могли поставлять достаточно медикаментов, чтобы справиться с вспышками болезней, советские врачи иногда отказывали пленным и в тех лекарствах, которые у них были, используя их как инструмент давления для дальнейших вымогательств. Никто в американских лагерях не доходил до того, чтобы есть бродячих собак и кошек или использовать свой хлеб в качестве приманки для поимки крыс, чтобы съесть их. Режим питания на грани голодания в советских лагерях был гораздо скуднее, чем тот, которым довольствовались военнопленные, захваченные американцами. Это продолжалось месяцами. Золтан Тоф, который в 1946 г. работал во временном лагерном медпункте, регулярно видел в морге вскрытые тела с изъятыми внутренними органами – очевидно, для еды, – когда медпункт находился в Берген-Бельзене. Когда он доложил об этом главврачу, тот рассеял его обеспокоенность: «Если бы ты видел, что здесь происходило год назад…»
Некоторые военнопленные, которым повезло, были отправлены домой еще в 1947 г., но большинство оставалось в советских лагерях до 1950 г., когда Сталин объявил «амнистию» для тех немцев, которые считались «хорошими работниками». Некоторые из тех, которым не удалось избежать беды, были названы политическими заключенными и освобождены после смерти Сталина и амнистии, объявленной Хрущевым в 1953 г. Последние немцы вернулись в Германию в 1957 г., около двенадцати лет спустя после окончания войны. После стольких лет работы в отдаленных советских рудниках, лесах, на железных дорогах, кожевенных заводах, колхозах и фабриках многие из них были сломлены. Граф Генрих фон Айнзидель позднее описал людей, с которыми он возвращался домой в одном из первых эшелонов. «Какой груз везли эти поезда! Заморенные голодом, изможденные скелеты, человеческие остовы, сотрясаемые дизентерией, вследствие нехватки пищи, костлявые фигуры с дрожащими руками и ногами, невыразительными серыми лицами и тусклыми глазами, которые зажигались только при виде хлеба или сигареты». Вера Айнзиделя, который был когда-то ярым коммунистом, сильно пошатнулась от этого зрелища. Каждый из пленных, по его словам, «был живым обвинением Советскому Союзу, смертельным приговором коммунизму».
ЦЕНА ПЛОХОЙ ИСТОРИИ
Обращение с немецкими военнопленными у русских было гораздо хуже, нежели у американцев, – этот факт подтверждают не только принятые международным сообществом цифры потерь, но и свидетельства сотен бывших узников. Однако это не помешало некоторым авторам утверждать иначе. Джеймс Бак в книге «Другие потери» (1989) попытался убедить мир в том, что именно американцы, а не русские стали причиной смерти сотен тысяч немецких пленных. Он возложил ответственность за эти предполагаемые смерти на американское руководство, обвинив его в проведении целенаправленной политики мщения, а затем в сокрытии «правды» за пластами официальной отчетности. Утверждения Бака не только поставили под сомнение крепкую веру американцев в то, что они вели высоконравственную войну, но и, фактически, обвинили американское руководство в преступлениях против человечности.
Классическая теория заговора, которую не стоило бы упоминать здесь, не случись полемика после выхода в свет книги. Ученые со всех уголков мира выстроились в очередь, чтобы раскритиковать исторические методы Бака, его неверное толкование документов, отказ принять во внимание огромную массу методологических исследований, а больше всего – полное непонимание статистики. С другой стороны, некоторые американские ветераны, служившие в лагерной охране после войны, встали на защиту Бака и подчеркнули, что условия в их лагерях были отвратительными, а пренебрежение заключенными и даже пассивное мщение действительно имели место быть. Очернителям Бака также пришлось признать это.
Дух полемики по-прежнему витает вокруг этой темы, хотя спустя десятилетия ей уже следовало бы перекочевать в разряд исторических сносок, поскольку в утверждениях Бака всегда крылось малое зерно правды. Возможно, больше всего Баку следовало бы стыдиться не искажения фактов, а того, что он отвлек внимание от происходившего в реальности. Это, возможно, не столь сенсационно, как история, которую он хотел найти, но она тем не менее потрясает.
Из официальных цифр, собранных комиссией Машке, учрежденной правительством Германии в 1962 г. для расследования судеб немецких военнопленных, следует, что американской военной администрации, равно как и французской, в самом деле есть за что ответить. Уровень потерь в американских лагерях, пусть и не столь высокий, как в лагерях советских, более чем в четыре раза превышал уровень потерь в лагерях, находившихся в ведении англичан (см. таблицу 1). Хуже обстояло в лагерях, управляемых французской военной администрацией, несмотря на то что они вмещали в три раза меньше военнопленных, чем английские лагеря. В них было зарегистрировано смертей почти в двадцать раз больше (24 178 человек). Это лишь предварительные цифры, даже официальные историки признают, что тысячи смертей, вероятно, не были зарегистрированы.
Т а б л и ц а 1
Число смертей среди военнопленных
П р и м е ч а н и е. В цифры включены лагеря, расположенные на материковой части Европы.
Высокие потери во французских лагерях можно, по крайней мере, объяснить тогдашним продовольственным кризисом во Франции. К осени 1945 г. ситуация со снабжением была настолько плоха, что Международный комитет Красного Креста предупредил о возможной смерти 200 тысяч заключенных, если положение не изменится. В результате развернулась операция по оказанию гуманитарной помощи: американское продовольствие доставляли во французские лагеря для военнопленных, чтобы поднять пищевые рационы выше уровня «впроголодь», и дальнейшая катастрофа была предотвращена.
Расхождение между потерями в английских и американских лагерях для военнопленных объяснить труднее. У американцев было, без сомнения, самое лучшее из всех союзнических армий снабжение. Кто-то предположил, что в американских лагерях умерло больше пленных, потому что это были те люди, которые руководили печально известным Rheinwiesenlager, однако неясно, почему эти лагеря существенно труднее снабжались, в отличие от других, во всяком случае, некоторые из них были переданы в ведение англичан вскоре после конца войны. В критический период непосредственно после войны американцы отвечали за большее количество военнопленных, чем англичане, хотя и не намного большее: 2,59 миллиона против 2,12 миллиона. Если сравнить эти цифры с относительной численностью английской и американской армий, то в ведении англичан было больше военнопленных, с пропорциональной точки зрения.
Единственная существенная разница между американцами и англичанами – оперативность, с которой их военнопленные были отпущены на свободу. В то время как к осени 1945 г. англичане освободили более 80 % пленных, американцы продержали в лагерях большую их часть всю зиму. Причина в том, что Рузвельт настаивал на предании суду за военные преступления всех немецких солдат вплоть до рядовых. Поэтому захваченным американцами военнопленным пришлось оставаться в лагерях дольше, чтобы можно было провести тщательную проверку.
Возможно, здесь кроется ключ к тому, почему американцы зарегистрировали большие потери среди своих военнопленных, чем англичане. Как я уже намекал, официальное отношение к немцам в Америке всегда было гораздо жестче, чем в Великобритании. В то время как англичане на Тегеранской конференции выступали за раскол поверженной Германии на три административные части, Рузвельт хотел разделить страну даже еще сильнее. «Германия, – сказал он, – менее опасна для цивилизованного мира, разделенная на 107 земель». Во время англо-американской конференции в Квебеке в 1944 г. министр финансов США Генри Моргентау выдвинул план демонтажа всей промышленной инфраструктуры Германии, что вернуло бы страну в Средние века. В то время как Рузвельт одобрил этот план, англичане согласились на него под давлением. И если оба государства договорились использовать военнопленных как бесплатную рабочую силу после окончания войны, англичане делали это гораздо дольше, чем американцы – только американцы (и французы) предложили использовать их для расчистки минных полей.
Такая политика должна была привести к высокой смертности, но в основном она так и не была применена на практике: в конечном счете английская и американская позиции в отношении военнопленных были очень похожи. Однако официальная позиция может оказывать влияние на условия точно так же, как официальная политика. Постоянный поток горьких слов сверху, что суровость по отношению к военнопленным не только будет позволена, но и поощрена, может создать впечатление на низовых уровнях. Если культуре активной враждебности позволить разрастись, с пленными будут плохо обращаться. В экстремальных обстоятельствах это может привести к зверствам, а в более мягких условиях – к ненужным трудностям для заключенных, которые и так уже обессилены поражением.
Существует ли какая-либо связь между отношением американцев к немецким военнопленным и уровнем смертности среди последних, вопрос спорный, требующий гораздо более углубленных исследований. То же самое относится и к французам. Если бы Джеймс Бак ограничился расследованием этого вопроса, а не придумывал более замысловатые теории, его книгу ученое сообщество приняло бы гораздо лучше. Но пока такое исследование не проведено, остается вполне реальная возможность того, что слова Рузвельта насчет убийства военнопленных, какими бы шутливыми они ни были, в конце концов возымели именно такое действие.
Из книги Запретная правда о «сталинских репрессиях». «Дети Арбата» лгут! автора Лысков Дмитрий ЮрьевичГлава 25 В КАКОЙ ГУЛАГ ПОПАЛИ ВОЕННОПЛЕННЫЕ? Завершая обзор сталинских репрессий периода Великой Отечественной войны, остановимся на судьбе советских военнопленных, которые, согласно распространенному заблуждению, попали после своего освобождения прямо в лагеря
Из книги Оккупация. Правда и мифы автора Соколов Борис ВадимовичВоеннопленные - враги Поскольку СССР не подписал Женевскую конвенцию о военнопленных и после начала Великой Отечественной войны отказался соблюдать два ее важнейших условия - обмен списками военнопленных и предоставление им права получать посылки с родины через
автора Из книги АвтоНАШЕСТВИЕ на СССР. Трофейные и лендлизовские автомобили автора Соколов Михаил Владимирович Из книги 1-я русская бригада СС «Дружина» автора Жуков Дмитрий АлександровичСД и советские военнопленные Если СС не сразу смогло добиться всесторонней «опеки» над эмигрантами, то шанс распространить свой контроль на потенциально лояльных советских военнопленных Гейдрих не упустил.Здесь нелишне коснуться вопроса об отношении советского
Из книги Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы автора Оськин Максим ВикторовичГЛАВА 1 ВОЕННОПЛЕННЫЕ: ЗАЛОЖНИКИ ОРГАНИЗАЦИИ И РУКОВОДСТВА Смерть или плен - одно! А. В. Суворов Первая мировая война 1914–1918 гг. стала первой войной, в которой со всех сторон столкнулись не ведомые лидерами наций армии, а сами нации. Предвестники такой войны, названной
Из книги «Пятая колонна» Гитлера. От Кутепова до Власова автора Смыслов Олег Сергеевич3. Советские военнопленные (немецкие документы) Судьба советских военнопленных в годы войны была трагической. Подвергаясь бесчеловечному обращению, они тысячами умирали от голода и физического истощения.Подготовка же к этим массовым убийствам советских солдат и
Из книги Легион «Идель-Урал» автора Гилязов Искандер АязовичВоеннопленные в Германии Общеизвестно, что нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. стало шоком для Сталина, для его окружения, для всего населения страны, и оно явилось настоящей катастрофой для тех, кто встретил врага первыми - для частей Красной армии,
Из книги Германия без вранья автора Томчин Александр Б.8.1. О каких женщинах мечтают немецкие мужчины? И о ком мечтают немецкие женщины? Приведу вначале результаты социологического опроса. Мужчин спросили: «Какие качества вы больше всего цените в женщинах? Выделите из списка 5 самых главных качеств». Такие же вопросы были
Из книги Роковые годы автора Никитин Борис ВладимировичГлава 11 Немецкие деньги Контрразведка появилась заново. Предоставленная самой себе, она боролась собственными силами. В этих условиях очень многое заведомо оказывалось вне ее досягаемости, и отнюдь не следует упускать из вида, что целые немецкие звенья так навсегда и
Из книги Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста автора Бирман ДжонЧТО ГОВОРЯТ НЕМЕЦКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ В БЕЛОЙ КНИГЕ 1957 г. Допросы сокамерников Рауля Валленберга 22 и 23 июля (в Белой книге приводится 27 июля) 1947 г., как уже сказано, представляют собой знаменательное и уникальное событие. В Белой книге 1957 г. об этом говорится следующее.Рихтер:
Из книги Трагедия адмирала Колчака. Книга 1 автора Мельгунов Сергей Петрович3. Военнопленные Таким образом, сталкивались две противоположные точки зрения на интервенцию. Французский журналист, коммунист Маршан, так их определяет: интервенция могла произойти «с активным участием или по меньшей мере с пассивным одобрением большевицкого
Из книги От варягов до Нобеля [Шведы на берегах Невы] автора Янгфельдт БенгтВоеннопленные Одна из важнейших целей Петра, которые он преследовал, основывая Петербург, заключалась в том, чтобы новый город не походил на столь ненавистную царю Москву - символ всего варварского и реакционного в России. Идеалом Петра был Амстердам, рационально
Из книги История военного искусства автора Дельбрюк ГансГЛАВА VI. НЕМЕЦКИЕ ГОРОДА. Военная организация немецких городов, совершенно так же, как и итальянская, основывалась на рыцарстве, осевшем в городах, пополнявшемся разбогатевшим купечеством и постепенно слившемся с последним. Первоначально службу на коне, как вполне
После Второй мировой войны Германия была поделена на оккупационные зоны. По поводу того, как в них жилось, сегодня можно прочитать и услышать разные мнения. Часто прямо противоположные.
Денацификация и перевоспитание
Одной из главных задач, которые поставили перед собой союзники после поражения Германии — денацификация страны. Все взрослое население страны прошло анкетирование, подготовленное «Контрольным советом по Германии». В анкете «Erhebungsformular MG/PS/G/9a» был 131 вопрос. Анкетирование было добровольно-принудительным.
Отказников лишали продуктовых карточек.
На основании опроса все немцы поделены на «не замешанных», «оправданных», «попутчиков», «виновных» и «виновных в высшей степени». Граждане из трех последних групп представали перед судом, который определял меру вины и наказание. «Виновные» и «виновные в высшей степени» отправлялись в лагеря для интернированных, «попутчики» могли искупить вину денежным штрафом или имуществом.
Понятно, что такая методика была несовершенной. Круговая порука, коррупция и неискренность опрашиваемых делали денацификацию малоэффективной. Сотням тысяч нацистов удалось избежать суда и по подложным документам по так называемым «крысиным тропам», а спустя всего несколько лет — занять видные должности в госаппарате ФРГ. Так, третий федеральный канцлер ФРГ Курт Георг Кизингер был счленом НСДАП с 1933 года.
Союзники организовали в Германии масштабную кампанию по перевоспитанию немцев. В кинотеатрах непрерывно шли фильмы о зверствах нацистов. Ходить на сеансы жители Германии также должны были в обязательном порядке. Иначе могли лишиться все тех же продуктовых карточек. Также немцев водили на экскурсии в бывшие концлагеря и вовлекали в проводимые там работы. Для большинства гражданского населения полученная информация была шокирующей. Геббельсовская пропаганда в годы войны рассказывала им о совсем другом образе нацизма.
Демилитаризация
По решения Потсдамской конференции в Германии должна была пройти демилитаризация, включающая в себя демонтаж военных заводов. Принципы демилитаризации западные союзники приняли по своему: в их зонах оккупации не только не спешили демонтировать заводы, но и активно восстанавливали их, при этом стараясь повысить квоту выплавки металлов и желая сохранить военный потенциал западной Германии для будущей войны с СССР.
К 1947 году в английской и американской зонах только было скрыто от учета более 450 военных заводов.
Советский Союз был в этом отношении честнее. По данным историка Михаила Семиряги, за один год после марта 1945 года высшие органы власти Советского Союза приняли около тысячи решений, относящихся к демонтажу 4389 предприятий из Германии, Австрии, Венгрии и других европейских стран. Однако это количество не идет ни в какое сравнение с числом мощностей, разрушенных войной в СССР. Количество демонтированных немецких предприятий составило менее 14% от довоенного числа советских заводов. По данным Николая Вознесенского, тогдашнего председателя Госплана СССР, поставками трофейного оборудования из Германии было покрыто только 0,6% прямого ущерба СССР
Мародерство
До сих пор дискуссионной является тема мародерства и насилия в отношении мирного населения в послевоенной Германии. Сохранилась масса документов, свидетельствующих о том, что западные союзники вывозили ценное имущество граждан побежденной Германии буквально кораблями.
«Отличились» в сборе трофеев и некоторые советские офицеры. Так, у маршала Жуков, когда в 1948 году он впал в немилость, обнаружили и конфисковали 194 предмета мебели, 44 ковра и гобелена, 7 ящиков с хрусталем, 55 музейных картин и другие предметы роскоши. Всё это было вывезено из Германии.
Что касается солдат и офицеров Красной Армии, случаев мародерства по имеющимся документам было зарегистрировано не так много. Советские воины-победители скорее занимались прикладным «барахольством», то есть занимались сбором бесхозного имущества. Когда советское командование разрешило отправку посылок домой, в Союз поехали коробки со швейными иглами, обрезами тканей, рабочими инструментами. При этом отношение ко всем этим вещам было у наших солдат было довольно брезгливым. В письмах родным они оправдывались за все это «барахло».
Странные подсчеты
Самая проблемная тема — тема насилия над мирными гражданами, особенно над немецкими женщинами. Вплоть до перестроечного времени количество тема массового изнасилования немецких женщин не поднималась ни в СССР, ни самими немцами.
В 1992 году в Германии вышла книга двух феминисток, Хельке Зандер и Барбары Йор, «Освободители и освобожденные», где появилась шокирующая цифра: 2 миллиона.
Обоснование этой цифры оставляло большое поле для критики: данные основывались на учете в одной только немецкой клинике, а потом были помножены на общее количество женщин. В 2002 году вышла книга Энтони Бивора «Падение Берлина», в которой автор привел эту цифру, не уделив внимания ее критике, а источники данных были описаны фразами «один доктор сделал вывод», «видимо», «если» и «представляется».
По оценкам двух главных берлинских госпиталей, число жертв изнасилованных советскими солдатами колеблется от девяноста пяти до ста тридцати тысяч человек. Один доктор сделал вывод, что только в Берлине было изнасиловано примерно сто тысяч женщин. Причем около десяти тысяч из них погибло в основном в результате самоубийства. Число смертей по всей Восточной Германии, видимо, намного больше, если принимать во внимание миллион четыреста тысяч изнасилованных в Восточной Пруссии, Померании и Силезии. Представляется, что всего было изнасиловано порядка двух миллионов немецких женщин, многие из которых (если не большинство) перенесли это унижение по нескольку раз.
В 2004 году эта книга была издана и в России, подхвачена в качестве «аргумента» антисоветчиками, которые и распространили миф о невиданной жесткости советских солдат в оккупированной Германии.
На деле по документам такие факты считались «чрезвычайными происшествиями и аморальным явлением», за что следовало наказание. С насилием над мирным населением Германии боролись на всех уровнях, а мародеры и насильники попадали под трибунал. Так, в докладе военного прокурора 1-го Белорусского фронта о противоправных действиях в отношении гражданского населения за период с 22 апреля по 5 мая 1945 года есть такие цифры: по семи армиям фронта на 908,5 тысяч человек зафиксировано 124 преступления, из которых 72 изнасилования. 72 случая на 908,5 тысяч. О каких двух миллионах может идти речь?
Мародерство и насилие над мирным населением было и в западных оккупационных зонах. Наум Орлов своих мемуарах писал: «Охранявшие нас англичане катали между зубов жевательную резинку — что было для нас в новинку — и хвалились друг перед другом своими трофеями, высоко вскидывая руки, унизанные наручными часами…».
Осмар Уйат, австралийский военный корреспондент, которого вряд ли можно подозревать в пристрастности к советским солдатам, в 1945 году писал: «В Красной Армии господствует суровая дисциплина. Грабежей, изнасилований и издевательств здесь не больше, чем в любой другой зоне оккупации. Дикие истории о зверствах всплывают из-за преувеличений и искажений индивидуальных случаев под влиянием нервозности, вызванной неумеренностью манер русских солдат и их любовью к водке. Одна женщина, которая рассказала мне большую часть сказок о жестокостях русских, от которых волосы встают дыбом, в конце концов была вынуждена признать, что единственным свидетельством, которое она видела собственными глазами, было то, как пьяные русские офицеры стреляли из пистолетов в воздух и по бутылкам…».
Другое мнение:
Историк из ФРГ: немок массово насиловали британцы и американцы
«Одна из стойких и излюбленных картин, изображающих Вторую мировую войну, заключается в следующем: освобождая Германию от нацистов, британские и американские войска вели себя вполне пристойно, а вот солдаты Красной Армии изнасиловали сотни тысяч немок в возрасте от восьми до восьмидесяти лет. На самом же деле все обстоит иначе», говорит профессор.
Книга насыщена такими историями, но многие случаи настолько вопиющие, что Гебхардт не решилась, по ее признанию, писать о них. Особенно об издевательствах над детьми.
«Когда американские солдаты входили в города и деревни Третьего рейха, они кричали перепуганным жительницам: „Будешь спать со мной!“ Многие немки шли на это. Кто-то — чтобы спасти себя и своих близких, кто-то — за нехитрые подарки, а кто-то по желанию».
Известны рассказы солдат союзников о том, что в изнасилованиях не было необходимости, поскольку фрейлейн порой соглашались на все за нейлоновые чулки или даже за пачку сигарет. Автор книги — обвиненная, кстати, в антиамериканизме — добавляет, что британцы и французы «старались не отставать» от американцев.
«Комсомольская правда» пишет : «Военные суды тоже были снисходительны к подобным „нарушителям“. Да что там суды, сам британский король иногда брал под защиту своих подданных. Одного из английских солдат под валом неопровержимых улик приговорили к длительному тюремному заключению. Но не прошло и двух лет, как по велению монарха его полностью освободили от уголовной ответственности».
«Если эти сведения правильные, то нам следует самым серьезным образом пересмотреть нашу оценку освобождения Германии союзническими войсками. Кроме того, нужно радикально изменить отношение к тем, кого мы считаем «нашим великим поколением», — отзывается «Дейли мейл».
Настрой у немецких солдат, воевавших на восточном фронте, был однозначным: «русские пленных не берут», считали они. Этот страх перед пленом был результатом нацистской пропаганды, которой постоянно подвергались солдаты — в большинстве своем молодые люди. Но возможно дело было не только в этом?
Факты таковы: из попавших в советский плен солдат вермахта — их число оценивается минимум в 108 тысяч и максимум в 130 тысяч человек — лишь 5 тысяч или 6 тысяч вернулись в Германию или Австрию живыми. Многим их них это удалось лишь в середине 50-х годов. Таким образом, потери от общего числа пленных составили приблизительно 95%, что значительно больше, чем в любом другом сражении.
Означает ли это, что Красная армия действительно не брала немцев в плен? Рюдигер Оверманс, военный историк и лучший специалист как в узкой области изучения потерь во Второй мировой войне, так и этой темы в целом, пишет: «В неподдающихся точным количественным оценкам масштабах советские солдаты расстреливали немецких военнопленных, будь то из озлобления и жажды мести, нежелания возиться с транспортировкой раненых или же из стремления избавить от ненужных страданий тяжелораненых, которым так или иначе помочь уже было нельзя.
Кроме того, имели место и расстрелы здоровых пленных немцев, в отдельных случаях офицерами младшего и среднего звена задокументировано наличие приказа «не брать пленных», однозначно противоречащего военному праву. Тем не менее, Оверманс утверждает, что «вне всякого сомненья убийство военнопленных не являлось принципиальной политикой СССР».
Но если прямого указания убивать военнопленных не было, то почему же потери среди немцев, взятых плен под Сталинградом, составили невероятные 95 процентов? Это обстоятельство требует как минимум объяснения.
Совершенно точно установлено, что после окончания боев в окружении приблизительно 91 000 солдат вермахта стали числиться военнопленным. Таким образом, от 17 тысяч до 40 тысяч военнослужащих в официальную статистку даже не попали.
Причин тому было много: после восьминедельного нахождения в окружении без нормального снабжения продовольствием все немецкие солдаты страдали от истощения. Первые смерти от голода были зарегистрированы еще до Рождества, произошло даже несколько случаев каннибализма. Тем не менее, многие солдаты поддерживали в себе жизнь иллюзорной надеждой, что их вызволят из «котла». Однако когда они поняли, что эти надежды тщетны, их желание выжить угасло.
Контекст
Отчаянные времена требуют отчаянных мер
ABC.es 11.02.2018Предвыборный призыв сторонников Путина
The Wall Street Journal 07.02.2018В этот день завершилась Сталинградская битва
The Telegraph UK 02.02.2018Конечно, среди солдат находились и раненые, которые дотянули в импровизированных укрытиях до конца января 1943, но у которых уже не было сил отправиться в плен. Определить их точное число не представляется возможным, тем более что вообще неизвестно, когда и сколько солдат вермахта точно сдались в плен. Начиная с 22 января 1943 года, когда советские войска прорвали последние немецкие линии обороны, волны наступающих войск просто перекатывались через огромное число немецких солдат. Разоруженные и в лучшем случае лишь формально охраняемые, они несколько дней ожидали окончания битвы.
Но почему все-таки из тех 91000 военнослужащих, которые действительно попали в советский плен, в живых осталось менее 10 процентов? Основная причина состояла в том, что отсутствовали подготовленные лагеря для военнопленных, во всяком не было мест, в которых были бы созданы хотя какие-то условия для жизни. Фактически командованием Красной армии в январе 1943 года были оборудованы всего два пересылочных лагеря вблизи объятого боями города — в Бекетовке и Красноармейске.
Первый лагерь представлял собой всего лишь деревню с отселенными жителями, окруженную забором, второй состоял из нескольких строений, из которых некоторые не имели даже крыш и абсолютно все были лишены окон и дверей. Санитарные условия для десятков тысяч людей практически отсутствовали, в медпунктах не было самого необходимого, отапливать эти помещения не представлялось возможным.
Минимум шесть случаев каннибализма
Снабжение в обоих лагерях было катастрофическим. В Бекетовке было отмечено по меньшей мере шесть актов каннибализма, но, вероятно, такое в действительности случалось значительно чаще.
Так как снабжение советских солдат, охранявших пленных, также было плохим, то часть и без того скудных поставок продуктов для пленных, уходила «налево». Говорят, что в Красноармейске работали военные врачи, лечившие больных только за вознаграждение, хотя это и противоречило их служебному, профессиональному и человеческому долгу. Однако достоверных и документально подтвержденных доказательств таким сообщениям нет.
Последствия всего вышеописанного в обоих лагерях были катастрофическими: к июню 1943 года в Бекетовке умерло более 27 000 человек, то есть более половины всех пленных. По другим данным количество погибших составляло как минимум 42 000. Вероятно, что не лучше была картина и в Красноармейске, так как общее количество военнопленных, взятых в плен под Сталинградом и погибших в последующие четыре месяца, составило две трети от общего числа военнопленных.
Пострадали не только простые солдаты: из 1800 немецких войсковых офицеров, заключенных в одном из бывших монастырей в Елабуге, за тот же период погибло почти три четверти.
Иная ситуация наблюдалась с 22 пленными немецкими генералами. Из них в советском плену умерло четверо или пятеро (данные разнятся), остальные выжили и были освобождены в период с 1948 по 1955 год.
Весной 1943 года Управление по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР начало переводить немцев из пересылочных лагерей Сталинграда в другие места заключения. Немцы попадали в специальные зоны на краю комплекса Гулага — как правило, в Сибири или в иных мало приспособленных для жизни районах. Лишь незначительное число пленных было оставлено вблизи Сталинграда, где их использовали при разборке развалин.
Перевозка пленных осуществлялась, как правило, в неотапливаемых вагонах, питание предоставлялось нерегулярно. Это вызвало еще одну волну смертей: из 30 000 перемещенных военнопленных в новые — теперь уже стационарные — лагеря прибыла лишь половина.
Заметное улучшение в положении военнопленных произошло по сведениям Рюдигера Овермана лишь летом 1943 года, когда в Советский Союз стала поступать продовольственная и иная помощь из США, часть из которой распределялась среди немецких военнопленных. Однако к этому моменту из 91 000 человек, попавших в плен под Сталинградом, в живых осталось лишь 20 000. Во второй половине 1943 года Управление по делам военнопленных получило приказ предоставить для работ 50 000 человек — но реально удалось собрать всего лишь 5200 работоспособных мужчин.
Многие из немецких солдат, попавших в плен под Сталинградом, в СССР не рассматривались как нормальные военнопленные. После межсоюзнической конференции в Москве они были отпущены на родину в период между 1947 и концом 1948 года. К этому моменту из СССР отпустили приблизительно 1,1 миллион немецких солдат, еще около 900000 оставались в различных лагерях, от 1,2 до 1,3 миллиона человек погибли в заключении.
Однако часть выживших после битвы под Сталинградом была отнесена к категории военных преступников, эти люди продолжали удерживаться в плену, многие из них были осуждены советскими военными судами. Попасть в эту группу могли как действительные военные преступники, так и совершенно невинные людей. Несколько тысяч представителей этой категории пленных, в том числе целый ряд генералов, смогли вернуться в 1955-1956 году домой благодаря договоренностям, достигнутым канцлером Конрадом Аденауэром во время его визита в Москву в 1955 году.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Умение прощать свойственно русским. Но все-таки как поражает это свойство души - особенно когда слышишь о нем из уст вчерашнего врага...
Письма бывших немецких военнопленных.
Я отношусь к тому поколению, которое испытало на себе Вторую мировую войну. В июле 1943 г. я стал солдатом вермахта, но по причине длительного обучения попал на германо-советский фронт только в январе 1945 г., который к тому моменту проходил по территории Восточной Пруссии. Тогда немецкие войска уже не имели никаких шансов в противостоянии Советской армии. 26 марта 1945 г. я попал в советский плен. Я находился в лагерях в Кохла-Ярве в Эстонии, в Виноградове под Москвой, работал на угольной шахте в Сталиногорске (сегодня – Новомосковск).
К нам всегда относились как к людям. Мы имели возможность свободного времяпровождения, нам предоставлялось медобслуживание. 2 ноября 1949 г., после 4,5 лет плена, я был освобожден, вышел на свободу физически и духовно здоровым человеком. Мне известно, что в отличие от моего опыта в советском плену, советские военнопленные в Германии жили совершенно иначе. Гитлер относился к большинству советских военнопленных крайне жестоко. Для культурной нации, как всегда представляют немцев, с таким количеством известных поэтов, композиторов и ученых, такое обращение было позором и бесчеловечным актом. После возвращения домой многие бывшие советские военнопленные ждали компенсации от Германии, но так и не дождались. Это особенно возмутительно! Надеюсь, что своим скромным пожертвованием я внесу небольшой вклад в смягчение этой моральной травмы.
Ганс Моэзер
Пятьдесят лет назад, 21 апреля 1945 года, во время ожесточенных боев за Берлин, я попал в советский плен. Эта дата и сопутствующие ей обстоятельства имели для моей последующей жизни огромное значение. Сегодня, по прошествии полувека, я оглядываюсь назад, теперь как историк: предметом этого взгляда в прошлое являюсь я сам.
Ко дню моего пленения я только что отметил свой семнадцатый день рождения. Через Трудовой фронт мы были призваны в Вермахт и причислены к 12-й Армии, так называемой «Армии призраков». После того, как 16 апреля 1945 года Советская Армия начала «операцию «Берлин»», нас в буквальном смысле слова бросили на фронт.
Пленение явилось для меня и моих молодых товарищей сильным шоком, ведь к подобной ситуации мы были совершенно не подготовлены. А уж о России и русских мы вообще ничего не знали. Этот шок был еще и потому таким тяжелым, что, только оказавшись за линией советского фронта, мы осознали всю тяжесть потерь, которые понесла наша группа. Из ста человек, утром вступивших в бой, до полудня погибло более половины. Эти переживания относятся к тяжелейшим воспоминаниям в моей жизни.
Далее последовало формирование эшелонов с военнопленными, которые увезли нас - с многочисленными промежуточными станциями - вглубь Советского Союза, на Волгу. Страна нуждалась в немецких военнопленных как в рабочей силе, ведь бездействовавшим во время войны заводам нужно было возобновлять работу. В Саратове, прекрасном городе на высоком берегу Волги, снова заработал лесопильный завод, а в «цементном городе» Вольске, также расположенном на высоком берегу реки, я провел более года.
Наш трудовой лагерь относился к цементной фабрике «Большевик». Работа на заводе была для меня, необученного восемнадцатилетнего старшеклассника, необыкновенно тяжелой. Немецкие «камерады» при этом помогали не всегда. Людям нужно было просто выжить, дожить до отправки домой. В этом стремлении немецкие пленные выработали в лагере свои, часто жестокие законы.
В феврале 1947 года со мной произошел несчастный случай в каменоломне, после которого я больше не смог работать. Через полгода я вернулся инвалидом домой, в Германию.
Это лишь внешняя сторона дела. Во время пребывания в Саратове и затем в Вольске условия были очень тяжелыми. Эти условия достаточно часто описаны в публикациях о немецких военнопленных в Советском Союзе: голод и работа. Для меня же большую роль играл еще и фактор климата. Летом, которое на Волге необычно жаркое, я должен был на цементном заводе выгребать из-под печей раскаленный шлак; зимой же, когда там чрезвычайно холодно, я работал в каменоломне в ночную смену.
Я бы хотел, перед тем, как подвести итоги моего пребывания в советском лагере, описать здесь еще кое-что из пережитого в плену. А впечатлений было много. Я приведу лишь некоторые из них.
Первое - это природа, величественная Волга, вдоль которой мы каждый день маршировали от лагеря до завода. Впечатления от этой огромной реки, матери рек русских, с трудом поддаются описанию. Однажды летом, когда после весеннего половодья река широко катила свои воды, наши русские надзиратели позволили нам прыгнуть в реку, чтобы смыть цементную пыль. Конечно же, «надзиратели» действовали при этом против правил; но они ведь тоже были человечны, мы обменивались сигаретами, да и были они немногим старше меня.
В октябре начинались зимние бури, а к середине месяца реку сковывало ледяное покрывало. По замерзшей реке прокладывали дороги, даже грузовики могли переезжать с одного берега на другой. А потом, в середине апреля, после полугода ледяного плена, Волга снова струилась свободно: с ужасным рокотом ломался лед, и река возвращалась в свое старое русло. Наши русские охранники были вне себя от радости: «Река снова течет!» Новая пора года начиналась.
Вторая часть воспоминаний - это отношения с советскими людьми. Я уже описал, как человечны были наши надзиратели. Могу привести и другие примеры сострадания: например, одна медсестра, в лютую стужу каждое утро стоявшая у ворот лагеря. Кто не имел достаточно одежды, тому охрана позволяла зимой оставаться в лагере, несмотря на протесты лагерного начальства. Или еврейский врач в больнице, спасший жизнь не одному немцу, хотя они и пришли как враги. И, наконец, пожилая женщина, которая во время обеденного перерыва, на вокзале в Вольске, застенчиво подавала нам соленые огурцы из своего ведра. Для нас это был настоящий пир. Позже, перед тем, как отойти, она подошла и перекрестилась перед каждым из нас. Русь-матушка, встреченная мною в эпоху позднего сталинизма, в 1946, на Волге.
Когда сегодня, через пятьдесят лет после моего пленения, я пытаюсь подвести итоги, то обнаруживаю, что пребывание в плену повернуло всю мою жизнь совершенно в другое русло и определило мой профессиональный путь.
Пережитое в молодости в Росии не отпускало меня и после возвращения в Германию. У меня был выбор - вытеснить из памяти мою украденную юность и никогда более не думать о Советском Союзе, или же проанализировать все пережитое и таким образом привнести некое биографическое равновесие. Я выбрал второй, неизмеримо более тяжелый путь, не в последнюю очередь под влиянием научного руководителя моей докторской работы Пауля Йохансена.
Как сказано вначале, на этот трудный путь я и оглядываюсь сегодня. Я обдумываю достигнутое и констатирую следующее: десятилетиями в моих лекциях я пытался донести до студентов мой критически переосмысленный опыт, получая при этом живейший отклик. Ближайшим ученикам я мог более квалифицированно помогать в их докторских работах и экзаменах. И, наконец, я завязал с русскими коллегами, прежде всего в Санкт-Петербурге, продолжительные контакты, которые со временем переросли в прочную дружбу.
Клаус Майер
8 мая 1945 г. капитулировали остатки немецкой 18-ой армии в Курляндскому котле в Латвии. Это был долгожданный день. Наш маленький 100-ваттовый передатчик был предназначен для ведения переговоров с Красной Армии об условиях капитуляции. Все оружие, снаряжение, транспорт, радиоавтомобили и сами радостанции были, согласно прусской аккуратности собраны в одном месте, на площадке, окруженной соснами. Два дня не ничего происходило. Затем появились советские офицеры и проводили нас в двухэтажные здания. Мы провели ночь в тесноте на соломенных матрасах. Ранним утром 11 мая мы были построены по сотням, считай, как старое распределение по ротам. Начался пеший марш в плен.
Один красноармеец впереди, один сзади. Так мы шагали в направлении Риги до огромного сборного лагеря, подготовленного Красной Армией. Здесь офицеры были отделены от простых солдат. Охрана обыскала взятые с собой вещи. Нам разрешено было оставить немного нательного белья, носки, одеяло, посуду и складные столовые приборы. Больше ничего.
От Риги мы шагали бесконечными дневыми маршами на восток, к бывшей советско-латышской границе в направлении Дюнабурга. После каждого марша мы прибывали в очередной лагерь. Ритуал повторялся: обыск всех личных вещей, раздача еды и ночной сон. По прибытию в Дюнабург нас погрузили в товарные вагоны. Еда была хорошей: хлеб и американские мясные консервы «Corned Beef». Мы поехали на юго-восток. Те, кото думал, что мы движемся домой, был сильно удивлен. Через много дней мы прибыли на Балтийский вокзал Москвы. Стоя на грузовиках, мы проехали по городу. Уже стемнело. Еда ли кто-то из нас смог сделать какие-то записи.
В отдалении от города рядом с поселком, состоявших из трехэтажных деревянных домов, находился большой сборный лагерь, настолько большой, что его окраины терялись за горизонтом. Палатки и пленные... Неделя прошла с хорошей летней погодой, русским хлебом и американскими консервами. После одной из утренных перекличек от 150 до 200 пленных были отделены от остальных. Мы сели на грузовики. Никто из нас не знал, куда мы едем. Путь лежал на северо-запад. Последние километры мы проехали через березовый лес по дамбе. После где-то двухчасовой поездки (или дольше?) мы были у цели.
Лесной лагерь состоял из трех или четырех деревянных бараков, расположенных частично на уровне земли. Дверь располагалась низко, на уровне нескольких ступенек вниз. За последним бараком, в котором жил немецкий комендант лагеря из Восточной Пруссии, находились помещения портных и сапожников, кабинет врача и отдельный барак для больных. Вся территория, едва больше, чем футбольное поле, была ограждена колючей проволокой. Для охраны предназначался несколько более комфортабельный деревяный барак. На территории также располагалась будка для часового и небольшая кухня. Это место должно было для следующих месяцев, а может быть и лет, стать нашим новым домом. На быстрое возвращение домой было непохоже.
В баракак вдоль центрального прохода тянулись в два ряда деревяные двухэтажные нары. По окончанию сложной процедуры регистрации (у нас не было с собой наших солдатских книжек), мы разместили на нарах набитые соломой матрацы. Расположившимся на верхнем ярусе могло повезти. Он имел возможность смотреть наружу в застекленное окошко размером где-то 25 х 25 сантиметров.
Ровно в 6 часов был подъем. После этого все бежали к умывальникам. На высоте приблизительно 1,70 метра начинался жестяной водосток, смотрированный на деревяной опоре. Вода спускалась примерно на уровень живота. В те месяцы, когда не было мороза, верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть простой вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела. После этой процедуры ежедневно повторялась перекличка на плацу. Ровно в 7 часов мы шагали на лесоповал в бесконечные березовые леса, окружающие лагерь. Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме березы.
На месте нас ждали наши «начальники», гражданские вольнонаемные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и топоры. Создавались группы по три человека: двое пленных валят дерево, а третий собирает листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигает. В особенности, при влажной погоде это было целым искусством. Конечно у каждого военнопленного была зажигалка. Наряду с ложкой, это наверно самый важный предмет в плену. Но при помощи такого простого предмета, состоящего из огнива, фитиля и куска железа можно было поджечь размокшее от дождя дерева зачастую только после многочасовых усилий. Сжигание отходов дерева относилось к ежедневной норме. Сама норма состояла из двух метров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Каждый деревяный обрубок должен был быть два метра длиной и минимум 10 сантиметров в диаметре. С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, состоявшие зачастую лишь из нескольких обыкновенных кусков железа, сваренных между собой, едва ли можно было выполнить такую норму.
После выполненной работы штабеля дерева забирались «начальниками» и грузились на открытые грузовики. В обед работа прерывалась на полчаса. Нам выдавали водянистый капустный суп. Те, кому удавалось выполнить норму (из-за тяжелой работы и недостаточного питания это удавалось лишь немногим) получали вечером дополнительно к обычному рациону, состоявшему из 200 грамм влажного хлеба, впрочем хорошего на вкус, столовой ложки сахара и жмени табака, еще и кашу прямо на крышку кастрюли. Одно «успокаивало»: питание наших охранников было немногим лучше.
Зима 1945/46 гг. была очень тяжелой. Мы затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Мы валили деревья и складывали их в штапели до того момента, пока температура не опускалась ниже 20 градусов мороза по Цельсию. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.
Одни или два раза в месяц нас будили ночью. Мы вставали с наших соломенных матрацев и ехали на грузовике к станции, до которой было где-то 10 километров. Мы видели огромные горы леса. Это были поваленные нами деревья. Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой. Горы леса внушали нам состояние подавленности и ужаса. Мы должны были привести эти горы в движение. Это была наша работа. Сколько мы еще продержимся? Как долго это еще продлится? Эти ночные часы казались нам бесконечными. При наступлении дня вагоны были полностью загружены. Работа была утомительной. Два человека несли на плечах двухметровый ствол дерева до вагона, а затем просто задвигали его без подъемника в открытые двери вагона. Две особо крепких военнопленных складывали дерево внутри вагона в штапели. Вагон заполнялся. Наступала очередь следующего вагона. Нас освещал прожектор на высоком столбе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные, словно некие фантастические бескрылые существа. Когда на землю падали первые лучи солнца, мы шагали назад в лагерь. Весь этот день уже был для нас выходным.
Одна из январских ночей 1946 г. мне особенно врезалась в память. Мороз был настолько крепок, что после работы не заводились моторы грузовиков. Мы должны были идти по гололеду 10 или 12 километров до лагеря. Полная луна освещала нас. Группа из 50-60 пленных плелась, спотыкаясь. Люди все больше отдалялись один от другого. Я уже не мог различить идущего впереди. Я думал, это конец. До сих пор я не знаю, как мне все-таки удалось дойти до лагеря.
Лесоповал. День за днем. Бесконечная зима. Все больше и больше пленных чувствовали себя морально подавленными. Спасением было записаться в «командировку». Так мы называли работу в расположенных неподалеку колхозах и совхозах. Мотыгой и лопатой мы выковыривали из промерзшей земли картофель или свеклу. Много собирать не удавалось. Но все равно собранное складывалось в кастрюлю и подогревалось. Вместо воды использовался подтаявший снег. Наш охранник ел приготовленное вместе с нами. Ничего не выбрасывалось. Очистки собирались, тайком от контролеров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара пожаривались в бараке на двух докрасна раскаленных железных печках. Это была некая «карнавальная» еда в темноте. Большинство пленных к тому моменту уже спали. А мы сидели, впитывая измотанными телами тепло словно сладкий сироп.
Когда я смотрю на прошедшее время с высоты прожитых лет, то могу сказать, что я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам. Это удивительно. Ведь мы были немецкими пленными, представителями народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны. Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений. Если и наблюдались признаки каких-либо обвинений, то они никогда не были «коллективными», обращенными ко всему немецкому народу.
В начале мая 1946 г. я работал в составе группы из 30 военнопленных из нашего лагеря в одном из колхозов. Длинные, крепкие, недавно выросшие стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погруженные на приготовленные грузовики. И тут это случилось. Ствол дерева несли на плечах. Я находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика моя голова была зажата между двух стволов. Я лежал без сознания в кузове машины. Из ушей, рта и носа текла кровь. Грузовик доставил меня обратно в лагерь. На этом месте моя память отказала. Дальше я ничего не помнил.
Лагерный врач, австриец, был нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом были ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же: «Перелом основания черепа. Тут я ничего не могу сделать...»
Неделями и месяцами я лежал в лагерном лазарете. Это была комната с 6-8 двухэтажными нарами. Сверху лежали набитые соломой матрасы. При хорошей погоде возле барака росли цветы и овощи. В первые недели боль была непереносимой. Я не знал, как мне лечь поудобнее. Я едва мог слышать. Речь напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Мне казалось, что предмет, находящийся в поле моего зрения справа, находится слева и наоборот.
За некоторое время до несчастного случая со мной в лагерь прибыл военврач. Как он сам говорил, он приезал из Сибири. Врач ввел множество новых правил. Возле ворот лагеря была постороена сауна. Каждые выходные в ней мылись и парились пленные. Еда также стала лучше. Врач регулярно посещал лазарет. Однажды он объяснил мне, что я буду находится в лагере до того времени, пока меня нельзя транспортировать.
В течение теплых летних месяцев мое самочувствие заметно улучшилось. Я мог вставать и сделал два открытия. Во-первых, я осознал, что остался в живых. Во-вторых, я нашел маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревяных полках можно было найти все, что русские ценили в немецкой литературе: Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола. Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, я набросился на книги. Я прочитал вначале Гейне, а потом Жан Пола, о котором я в школе ничего не слышал. Хотя я еще чувстовал боль, переворачивая страницы, со временем я забыл все происходящее вокруг. Книги обволакивали меня словно пальто, ограждавшее меня от внешнего мира. По мере того, как я читал, я чувствовал прирост сил, новых сил, прогонявших прочь последствия моей травмы. Даже с наступлением темноты я не мог оторвать глаз от книги. После Жана Пола я приступил к чтению немецкого философа по имени Карл Маркс. «18. Брумера Луи Бонапарта» погрузила меня в атмосферу Парижа середины 19-го века, а «Гражданская война во Франции» - в гущу сражений парижских рабочих и Коммуны 1870-71 гг. Моя голова словно была снова ранена. Я осознал, что за этой радикальной критикой скрывается философия протеста, выраженная в непоколебимой вере в индивидуальность человека, в его способности добиться самоосвобождения и, как говорил Эрих Фромм, «в его способность выразить внутренние качества.» Мне словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
Я не хочу замалчивать тот факт, что чтение давалось мне непросто. Все то, во что я до сих пор верил, было разрушено. Я начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не органиченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой будет место самосознанию и уважению человека.
Во время чтения одной из книг (кажется, это были «Экономико-философские записки» или может «Немецкая идеология») я предстал перед комиссией из Москвы. Ее задачей был отбор больных пленных для дальнейшей отправки для лечения в Москву. «Ты поедешь домой!» - сказал мне врач из Сибири.
Через несколько дней, в конце июля 1946 г., я ехал на открытом грузовике вместе с несколькими , как всегда стоя и тесно прижавшись друг к другу, через знакомую дамбу в направлении Москвы, до которой было 50 или 100 км. Несколько дней я провел в своего рода центральном госпитале для веоннопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день я сел в товарный вагон, выложенный изнутри соломой. Этот длиный поезд должен был доставить меня в Германию.
Во время остановки в чистом поле нас обогнал на соседних рельсах один поезд. Я узнал двухметровые стволы берез, те самые стволы, которые мы массово валили в плену. Стволы были предназначены для топки локомотива. Вот для чего они применялись. Я едва мог бы придумать более приятного прощания.
8 августа поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта-на-Одере. Я получил документы об освобождении. 11 числа того же месяца я, похудевший на 89 фунтов, но новый свободный человек, вошел в дом моих родителей.
Пленные немцы в СССР восстанавливали разрушенные ими же города, жили в лагерях и даже получали за свою работу деньги. 10 лет после окончания войны бывшие солдаты и офицеры вермахта "на хлеб меняли ножики" на советских стройках.
Закрытая тема
О жизни пленных немцев в СССР долгое время говорить было не принято. Все знали, что да, они были, что они даже участвовали в советских стройках, в том числе строили московские высотки (МГУ), но выводить тему пленных немцев в широкое информационное поле считалось плохим тоном.
Для того, чтобы говорить об этой теме, нужно, в первую очередь, определиться с цифрами. Cколько немецких военнопленных было на территории Советского Союза? По советским источникам - 2 389 560, по немецким - 3 486 000.
Такая существенная разница (погрешность почти в миллион человек) объясняется тем, что подсчет пленных был поставлен очень плохо, а также с тем, что многие пленные немцы предпочитали "маскироваться" под другие национальности. Процесс репатриации затянулся до 1955 года, историки считают, что примерно 200 тысяч военнопленных были неправильно задокументированы.
Тяжелая пайка
Жизнь пленных немцев во время и после войны разительно отличалась. Понятно, что в лагерях во время войны, где содержали военнопленных, царила самая жестокая атмосфера, шла борьба за выживание. Люди гибли от голода, не был редкостью каннибализм. Для того, чтобы хоть как-то улучшить свою долю, пленные всячески старались доказать свою непричастность к "титульной нации" фашистских агрессоров.
Были среди пленных и те, кто пользовался своего рода привилегиями, например итальянцы, хорваты, румыны. Они даже могли работать на кухне. Раздача продуктов происходила неравномерно.
Нередки были случаи нападения на разносчиков пищи, отчего со временем немцы стали обеспечивать своих разносчиков охраной. Впрочем, надо сказать, что какими бы тяжелыми ни были условия пребывания немцев в плену, они не идут ни в какое сравнение с условиями жизни в немецких лагерях. По статистике, в фашистском плену погибло 58 % захваченных русских, немцев в нашем плену погибло только 14,9 %.
Права
Понятно, что плен не может и не должен быть приятным, но относительно содержания немецких военнопленных до сих пор ведутся разговоры такого толка, что условия их содержания были даже чересчур мягкими.
Суточный паек военнопленных составлял 400 г хлеба (после 1943 года эта норма выросла до 600-700 г), 100 г рыбы, 100 г крупы, 500 г овощей и картофеля, 20 г сахара, 30 г соли. Для генералов и больных пленных паек был увеличенным.
Конечно, это только цифры. По факту, в военное время паек редко выдавался в полном объеме. Недостающие продукты могли заменять простым хлебом, пайка часто урезалась, однако сознательно голодом пленных не морили, не было такой практики в советских лагерях по отношению к немецким военнопленным.
Конечно, военнопленные работали. Молотов как-то сказал историческую фразу о том, что ни один немецкий пленный не вернется на родину, пока не будет восстановлен Сталинград.
Работали немцы не за краюху хлеба. Циркуляр НКВД от 25 августа 1942 предписывал выдавать пленным денежное довольствие (7 рублей рядовым, 10 - офицерам, 15 - полковникам, 30 - генералам). Была и премия за ударную работу - 50 рублей в месяц. Поразительно, но пленные могли даже получать письма и денежные переводы с родины, им выдавалось мыло и одежда.
Большая стройка
Пленные немцы, следуя завету Молотова, работали на множестве строительных объектов СССР, использовались в коммунальном хозяйстве. Их отношение к работе было во многом показательным. Живя в СССР, немцы активно осваивали рабочую лексику, учили русский язык, однако значение слова "халтура" они не могли понять. Немецкая трудовая дисциплина стала нарицательной и даже породила своеобразный мем: "конечно, это ведь немцы строили".
Практически вся малоэтажная застройка 40-х-50-х годов до сих пор считается построенной немцами, хотя это не так. Мифом является и то, что здания, построенные немцами, строились по проектам немецких архитекторов, что, конечно, неправда. Генеральный план восстановления и застройки городов разрабатывали советские архитекторы (Щусев, Симбирцев, Иофан и другие).